КОЛОКОЛА ГРОМКОГО БОЯ

4. Население.

      В блок номер один, где помещалось двести расчётных человеко-мест, Керна не вызвался сопровождать никто. Военинструктору объяснили, что в этом бараке помещаются молодые мужчины – самая опасная и агрессивная часть «перемещённых», с которыми проблем было больше всего. Кристаллов выписал ему документы на осмотр и перепись обитателей блока. Керн предъявил эти документы часовому, стоявшему с ручным пулемётом наизготовку подле блока. Отворились ржавые засовы на дверях, и Керн вступил во мрак обиталища страшных «перемещённых лиц».
      Воняло.
      В первый миг военинструктор подумал, что попал на переоборудованный под жилище склад со стеллажами, но тотчас понял свою ошибку: всё помещение блока номер один было в беспорядке перегорожено самодельными, кое-как сбитыми трёхъярусными нарами. Десятка три худых, перекошенных фигур попрыгали с этих нар на пол, издавая стоны и неясные угрозы. Не обращая на них внимания, Керн здоровой рукой дёрнул тюфяк на ближайших нарах; бязь тюфяка поползла под пальцами от ветхости, на пол посыпались травинки и хвоя, издававшие характерный запах прелого силоса.
      – Чекист с инспекцией пожаловали, – сказал со злобой высокий дискант из-под нар.
      – Точно, пришёл!
      – А мы ему сейчас навалим – и уйдёт!
      – Где-то кастет был. Вовка, дай кастет!
      Керн демонстративно передёрнул затвор автомата. Держа автомат в одной руке за рукоятку управления огнём, прицелился в угрожающие фигуры.
      – Тра-та-та-та-та! – изобразил он языком.
      – А это у нас нельзя, – ответил всё тот же дискант. – Это не принято. У нас тут свободное трудовое воспитание нового человека.
      – Иди-ка сюда, новый человек! – пригласил Керн.
      – Ему нельзя идти, – сказал кто-то. – Он теперь под шконкой живёт.
      – Таковы правила, – поддержал молодой басок.
      – Ну, тогда ты подойди. Посмотрим на твоё трудовое воспитание!
      – А ты что тут за птица, что раскомандовался?! – нагло спросил тот же басок. – Мы тут таких не знаем. А с администрацией у нас договор строгий: они нам – пайку, мы им – отчётность. Только они отчётность вести не умеют!
      Зловещие перекошенные фигуры уныло захохотали.
      – Я умею вести отчётность, – сказал Керн. – И приход, и, в особенности, расход. Так что, ребята, время собирать камни!
      – Какие мы тебе ребята? Мы – перемещённые лица!
      – И требуем уважения к нашим правам, – добавил дискант.
      – Вы имеете право молчать, – согласился с ним Керн. – Вы имеете право оставаться под шконкой. Слушайте, вы мне все уже надоели. Кто тут у вас за старшего?!
      Фигуры молча переглянулись.
      – За старших у нас администрация – с них и спрос…
      – Ну хоть какая-то организация у вас есть?!
      – Кто организованный был, те давно смылись, – вступил в разговор новый голос. – Кому тут торчать интересно, при таких большевистских порядочках?!
      – А вы чего тогда не смылись, раз вам неинтересно?
      – Неудобно как-то без документов, – сказал басок. – На работу не устроишься. Опять же, по специальности без документов не берут.
      – А какая у тебя специальность?
      – Пейстер я. Был. Пейсты вставлял в проги. На компе, понимаешь?
      – Программист, что ли?
      – Нет. Программисты, они же кодеры – это кто сами проги пишет. А мы пейстеры. Берёшь готовый кусок кода, который кодер написал, и вставляешь в прогу. Прилаживаешь, отлаживаешь. Потом убеждаешь юзеров до самого дедлайна, что без этого куска ему жизни не будет.
      – Интересная работа. И что, без документов не берут?
      – Раньше, чтобы взяли, высшее образование нужно было. А лучше два. Конкуренция больно уж мощная была! А теперь вроде как и с образованием потребности нет особенной. А без диплома куда податься? Я прошлый год бежал, всю осень промытарился, а потом вернулся сюда потихоньку. Здесь хоть жить можно нормально!
      – А что, – спросил Керн. – нормально здесь жить?
      – Да уж лучше, чем в армии, – сказал тот, что рассуждал о «большевистских порядочках». – Только идеологии многовато. Коммунистов бы всех повырезать, тогда вообще лет пять без проблем перекантоваться можно!
      – И одежду сменить хорошо бы, – поддержал ещё один. – Одежда вся уже секонд-хенд, так сказать.
      – Да не лезьте вы с одеждой пока что! – Бородатый человек лет тридцати на вид подошёл к Керну поближе. – Ты вот что скажи: ты кого стрелять приехал – нас или их? – он ткнул пальцем куда-то в двери.
      – Разберёмся, – пообещал Керн.
      – Ребята, да он затрахал уже! – сказал дискант из-под нар. – Гоните его в шею, давайте дальше шпилить!
      – Тебя затрахали, так помолчи лучше! – оборвали его. – Он сейчас как с автомата чесанёт, и до свиданья!
      – А автоматик-то у него ничего, – отходя, сказал бородатый. – «Р-4», южноафриканский клон с израильской винтовки «Галил», то есть родной племянник нашего «калашникова». Переключатель под левую руку, дополнительный режим огня по три выстрела, кавалерийские антабки и противопылевой кожух для действий в бушвельде. Магазин рожковый, на сорок пять патронов натовского калибра.
      – Очень интересные сведения, только на хрен нам их надо, – заметил басок.
      – Ты не разбираешься, так и помолчи, – ответил бородатый.
      – Где бы аддон достать с такими пушками? – замечтался критик «порядочков». – Посмотрели бы на них в действии.
      – Он тебе сейчас в натуре действие покажет.
      – А ну заткнись! – посоветовал Керн.
      Перекинув автомат на грудь, он подошёл к кучке людей и прямо среди них сел на нары.
      – Насекомые вас не беспокоят?
      – Клопы бывают, а вшей нет. Если что подцепишь, так сразу сифилис.
      Жители блока захохотали.
      – Так что, кого расстреливать-то приехал? – повторил свой вопрос бородатый.
      – Дурак ты, – оборвал его обладатель баска. – Если б нас, так он бы вызывал наружу по одному, по два. Так что он в администрацию приехал, порядки менять.
      – Так что теперь, без жратвы оставят? – встревоженно спросил голос из-под нар. – Пока там, в Москве, разберутся, кто теперь за что отвечает…
      – Новое начальство сперва сопрёт всё, что можно! Эти хоть кормили!
      На лицах обитателей блока отпечаталась неподдельная человеческая тревога.
      – Нужно сперва замену руководству сформировать, – сказал бородатый. – Прислать, так скажем, новый состав администрации. Чтобы чётко было прописано – кто отвечает за кормёжку, кто за одежду, и так далее. Документы все перерыть и вернуть владельцам. Деньги, ценные вещи – тоже, если что-нибудь ещё не пропили. А уж потом снимать местную администрацию и… того… Мы, кстати, поможем, если что. Только оружие нам дайте!
      – И надо, чтобы нам всем справки выписали, если кто-нибудь уйти захочет.
      – И подъёмные выдали! Хотя бы консервами, если денег нет!
      – Так же нельзя с людьми обращаться! Живём ведь хуже скотов!
      – Ни денег карманных, ни магазина!
      – Компьютеры тут вообще запрещены! Куда я без компьютера?!
      – И сети беспроводные нельзя!
      – С беспроводными сетями, – сказал Керн, – сейчас везде большие строгости. Очень уж вредно. И от сотовой связи отвыкать приходится: нет средств на поддержание инфраструктуры, а ущерб для здоровья большой. Сейчас любая лишняя радиация – нагрузка на природу. Зато оптоволоконные сети начали тянуть сверхбыстрые. У нас в городском аэропорту теперь на каждом кресле в зале ожидания – шнурок с разъёмом.
      – То есть, программистам в городе работа будет?
      – Программистам – не знаю точно. А вот операторам, инженерам по кабельным сетям работы точно невпроворот. Нужно же всюду проложить эти кабели, настроить всю инфраструктуру. Хотя я в этом ничего не понимаю. Не стану темнить лишнего.
      – Ну, это скучно, – сказал басок.
      – И наверняка не очень-то денежно, – поддержали его с верхних нар.
      – Вам туда пока идти никто и не предлагает, – заметил Керн.
      – Да мы так, рассуждаем в порядке размышлений… Здесь бы порядок навести, вот что!
      – Чтоб жить не мешали, – вставил дискант из-под нар.
      – Вообще, чтобы по-нашему было. Так-то всё нормально, жить можно. Но вот с идеологией с этой… все глаза намозолили! То нельзя. Это нельзя. Живи так-то и так-то! А мы, между прочим, живём в свободной стране!
      – И к тому же составляем её интеллектуальную элиту, – добавил дискант.
      Керн обвёл взглядом собравшихся.
      – У вас есть конкретные предложения по реформированию?
      – Конечно. Во-первых, раздать новую одежду и документы. Во-вторых, отдать под суд большевистских руководителей коммуны. Переименовать вообще эту коммуну во временное поселение. А то, знаете, слово какое-то плохое! Разрешить свободное перемещение между бараками, сделать отдельные комнаты, провести эту самую кабельную сеть, телевидение. Открыть магазины, продуктовый и бытовой. Разрешить всем зарабатывать по вольному найму, выезжать в город, сделать до города автобусный маршрут. Проволоку колючую убрать. А то люди про нас нехорошее думают.
      – Проволоку убирать – ни в коем случае! – не поддержал оратора бородатый. – Понабежит бандитов, всё поразворуют! Наоборот, усилить охрану.
      – Мы же здесь можем вообще открыть спецгородок! – воскликнул ещё один. – Настоящий научный спецгородок! Тут контингент-то какой!
      – Да тут торгашей много, менеджеров разных, – поправил бородатый. – Какой тут спецгородок! Быдло одно живёт… В соседних бараках жлобьё такое! Пристукнут за пайку, если их распустить.
      – Я думаю, всех интеллектуалов отселить отдельно надо, – подал голос из-под нар дискант. – И сделать из нас отдельный институт, режимный. Как НИИЧАВО.
      – А что! Если зарплату хорошую дадут, мы и работать можем!
      – И общежитие для нас – дело привычное, – поддержал тему бородатый. – Что, может, дадите денег?
      – Я передам ваши предложения, – сухо пообещал Керн. – А вот скажите мне, почему тут так воняет?
      – Так техничка придёт только в пять, – ответил обладатель баска.
      – И у неё, как всегда, не хватит времени на уборку, – поддержал его тот, кто кричал про «большевиков».
      Обитатели блока номер один дружно захихикали.
      – Ну ладно, – сказал Керн, – предварительная ситуация мне ясна. Вы хотите, чтобы здесь сделали институт, вроде НИИЧАВО. Режимный. А проволоку оставить, чтобы жлобы держались подальше. Нормально будет?!
      Все загалдели, что да, дескать, это будет нормально.
      – Хорошо, – пообещал Керн, – я лично передам московским властям ваше предложение при первой же возможности. Но мне понадобится официальная бумага: список живущих здесь людей, с указанием фамилии, имени, отчества, даты рождения, даты прихода в коммуну, основной профессии и военной специальности. Это для отчётности. И сразу же начнём разбираться.
      – С администрацией нашей разбираться?!
      – Ну да.
      Керн встал, брезгливо отряхнул налипшие травинки с брюк цвета хаки. Направился к выходу.
      – Ребята, – спросил кто-то, – а он нас не нагреет?! Тот, бритый, тоже обещал и нагрел.
      – Хуже вряд ли будет, – ответил на это басок.
      – Смотри, автоматчик! – не унимался первый голос. – Нагреешь – потом костей не соберёшь! Мы здесь не засидимся, а справедливость, она на свете везде найдётся!
      Керн, не отвечая, взялся за ручку двери.
      – Слушай, – бородатый нагнал его, – может, у тебя курево есть?
      – Не курю, – военинструктор пожал плечами.
      – А ну тебя на хрен, – обиженно сказал бородатый и вернулся к остальным жителям блока. – Ну его! По-моему, обыкновенное кидалово!
      Керн, не дослушав последних слов, вышел на свежий воздух, показавшийся ему небывало ароматным. Часовой взял у него бумаги, написал время ухода. Подле часового ждал Керна Юрий Лантанов.
      – Ну, как? – спросил он.
      – Да нормально, без эксцессов, – вяло пожал плечами Керн. – Поговорили. Обещали сделать список проживающих, но, скорее всего, не сделают.
      – Я не про это, – хмыкнул Лантанов. – Как вам, так сказать, наш контингент?
      – Я не в восторге, – честно сказал Керн.
      – Теперь вы понимаете, что заставляет нас думать о суровых методах? Это скоты, настоящие скоты! Человеческого языка они не понимают, и в этой жизни не поймут никогда! С ними жить нельзя, с ними работать нельзя, их можно только насиловать постоянно, вот честное слово!

      В женский блок Керну в одиночку было нельзя. Туда его сопровождала Наталья Крестьянка.
      – Товарищ Керн? А вы не женаты, случайно?
      – Пока нет, а в чём дело?
      – Ну… для женатого мужчины в повседневном женском быте гораздо меньше тайн.
      – Кгхм? – вопросительно кашлянул Керн.
      – Пойду скажу им сперва, чтоб нижнее бельё с батарей прибрали.
      – А, понятно! Хорошо, хорошо…
      В женском блоке, против ожиданий Керна, тоже пахло отнюдь не цветами. Вместо нар здесь стояли дачные раскладушки, отделённые друг от друга ширмочками из натянутой меж досок некрашеной бязи. В конце длинного коридора, образованного краями ширмочек, стояла старая стиральная машина, а на ней – электроплитка на две конфорки. На электроплитке кипело ведро с водой.
      – Женщины сами готовят? – спросил Керн у Натальи Крестьянки.
      – Нет, это в гигиенических целях. Для стирки, – пояснила та.
      Женщин было довольно много; никто из них не выглядел моложе тридцати пяти лет. Все они сидели рядком на своих шатких кроватях и равнодушно смотрели на идущего по проходу Керна.
      – По женской части у нас порядок образцовый, – похвасталась Наталья Крестьянка. – Все и работницы, и песни поют, и сознательные. Понимают, чья рука их кормит!
      – А можно мне перемолвиться с ними парой слов наедине? – попросил Керн.
      – Пока нельзя, – улыбнулась в ответ Наталья. – Таков, понимаете, порядок! Потом, если хотите, можно будет. Но это позже, гораздо позже… и лучше, конечно, не в этом блоке, а в номере пять. И всё равно, желательно это делать, так сказать, под контролем старших товарищей. Уж поверьте мне!
      От этих слов на Керна потянуло чем-то неприятным, вроде кладбищенского холодка.
      Он ограничился переписью в блокноте всех присутствующих женщин; каждая из них указала ему на свой род занятий до появления здесь, в лагере. Военинструктора поразило, какое количество женщин представились ему как «жена бизнесмена» или «жена менеджера». Керн, воспитанный в небогатой трудовой семье, даже понятия не имел, что такое количество случайно собранных в одном месте людей может не иметь собственной постоянной профессии.
      – А вы, небось, из пролетариев будете? – спросила его одна из женщин.
      Отец Керна был историком, а мама работала на заводе проектировщицей, но военинструктор, подумав, согласился, что он будет из пролетариев.
      – Предки, небось, пили? – продолжала допытываться женщина.
      – Почему вы так думаете? – поинтересовался Керн.
      – Вид у вас того… простоватый. Так всегда бывает, когда родители пьют. Вы, наверное, и в тюрьме сидели, да?
      – Нет, – улыбнулся ей Керн, – не успел.
      – То-то и оно – «не успел», – кивнула женщина, вглядываясь в Керна с каким-то холодным сочувствием.
      – Разговорчики, Миладова! – резким окриком прервала её Наталья Крестьянка.
      Керн пожал плечами и двинулся дальше. Сзади почти откровенно перешёптывались: «сразу видно, из рабочего района… обыкновенный гопник… лицо бандита… да разве же нормальный человек палачом работать станет?.. наоборот, парня пожалеть надо… испортила его наша рассейская жизнь…».
      – Вы на них не обращайте внимания, – шепнула в ухо Керну Наталья Крестьянка. – Бабы – они такие. Всегда посудачить любят!
      – А вы не препятствуете?
      – Если препятствовать, так тут вообще никого не останется. А эти – и в столовой по разнарядке, и техничками, и в поле работают! Это мужики у нас стервозные сверх меры, бычьё одно!
      – В других женских бараках у вас такой же порядок?
      – Не в бараках, а в блоках. Здесь, между прочим, не тюрьма, а место для трудового воспитания нового человека. Но порядок у женщин везде образцовый, это да. Разве что девчонки в четвёртом иногда пошаливают, знаете, немножко так. Но за это у нас в пятый легко загреметь.
      – А в пятом… блоке? Там что у вас?
      – А, это для порченых. В половом смысле, понимаете. Ну, бывает, кто-то работал раньше по интимной части, или там просто опытом делиться любит. А у нас это не принято, распаляет нездоровое воображение. Видели наш лозунг? «Любовный роман – всё ложь и обман!». Вот так-то, товарищ Керн!
      – Звучит как стихи, – заметил Керн. – А кто, собственно, придумал этот лозунг?
      – Тамара Фёдоровна, конечно. Она у нас по работе с населением.
      – А почему вы предлагали мне перемолвиться словечком с женщинами именно в блоке номер пять?
      – Они к мужчинам привычные. Понимают.
      Керн только рукой махнул.

      В блоки номер три и семь пришлось идти самому. Здесь на топчанах жили спокойные, много что повидавшие в жизни мужики. Про Керна они знали, что он палач, что он убил Бенедиктова и что скоро он примется за всех остальных. У Керна возникло ощущение, что это их нисколько не волновало.
      – Как судьба повернётся, – говорили они. – Чего тут дёргаться-то попусту! Всё одно – человечеству крышка!
      – А вдруг не крышка? – поддавшись искушению, вступил в спор Керн.
      – После ядерной войны – всему крышка, – резонно объяснили ему. – Суди сам: ядерная зима – раз, глобальное потепление – два, всё отравлено радиацией – три, жрать нечего – четыре. Работать никто не хочет и не умеет – пять. Какая разница, где жить и что делать? Ну, лет на десять, может, ещё хватит всей этой камарильи. Потом, глядишь, император какой-нибудь появится. Помучает оставшихся ещё лет сто, а там либо от рака все помрут, либо реки пересохнут. В общем, мы всё, что могли, уже сделали. Пожили – и хватит, а как помирать – так какая, мать её, разница?!
      Однако, хотя в целом мужики и собирались помирать, в частностях индивидуальной жизни каждый из них проявлял немалую практичность. Среди них было заметно даже некоторое стремление к коллективизму, связанному прежде всего с совместным использованием орудий труда.
      – Я блесенок наделал, – повествовал Керну один из мужиков, – всю зиму ходили по очереди рыбу ловить. Тут в проруби хорошо на блесну идёт! Жалко вот только, морда у меня не задалась! Будь у меня морда, я б столько толстолобика брал! С толстолобика можно жиру натопить рыбьего, он вместо масла хорошо идёт. А на жиру уже и окунька поджарить можно, а?! Ты, если меня там приписали, ты блёсны за мной не выбрасывай, ладно? Они на следующую зиму мужичкам ещё и не так пригодятся! В следующую-то зиму, чай, консервы кончатся, жрать-то совсем нечего станет. А так, глядишь, ещё кто лишний годик и продержится, а?!
      Керн попытался рассказать, что в городах и крупных сёлах жизнь, наоборот, налаживается, что рабочие комитеты и международные службы вовсю работают над новой организацией жизни, над спасением и восстановлением Земли, что у них это получается, пусть ценой огромных усилий, но зато с относительно малыми жертвами и при самых широких перспективах будущих побед. Мужики не верили, отмахивались. В этой жизни они ещё ни разу не видели никакой перспективы. Повседневность приучила их думать в терминах выживания, жить исключительно задачами сегодняшнего дня. Они жаловались друг другу на скверную, неустроенную и неопределённую жизнь даже в те благословенные прошлые денёчки, когда треть из них имела собственный «лексус» или «ауди». Эта жизнь требовала от них повседневной заботы о выживании, и виноваты в таком положении дел были все – разумеется, кроме самих мужиков.
      Администрацию мужики ненавидели зоологически, до судорог. Однако ненависть эта соседствовала с самым позорным, шкурным страхом, удерживавшим мужиков от какого бы то ни было открытого протеста. Керн сперва удивился – как может такой страх соседствовать с открытым равнодушием к своей и всеобщей смерти? Его сомнения тут же были развеяны: мужики боялись не казней и расстрелов, а перспективы остаться без куска хлеба и крыши над головой.
      – Вон, волков голодных сколько вокруг бегает! – поучал Керна тот, что остался без морды. – Выпендрились и поубегали с коммуны, теперь жрут что попало целую зиму подряд! Белок жрут, воробьёв жрут, пропастину, пропади они пропадом! Как ещё от цинги не передохли! Нет, я отсюда ни ногой. Здесь вот крыша есть, картошка есть, авось, за лето и морда какая-нибудь заведётся. Буду тут жизнь доживать. Какая мне разница! Всё равно уж мало осталось, так хоть помру в человеческих условиях.
      – А как же администрация?
      – А перебить бы их к лешему с их трудовым воспитанием! На хрен они сдались?! Лозунгов понавешали, а барак законопатить на зиму не могут – щели в полпальца, мать их…
Щели были законопачены, очевидно, трудами самих мужиков. Смесь из глины, мха и соломенной сечки покрывала изнутри бараки три и семь во всех местах, где отвалилась штукатурка.
      – От таких толку не дождёшься, – говорили мужики про администрацию. – Такие, как они, людям всю жизнь попортили, отродясь зарабатывать мешали. И Советский Союз они придумали. И войну устроили – тоже они!
      – А вы не думаете, что я один из них? – спрашивал Керн с тревогой.
      – Да ну на хрен! Ты – человек серьёзный, деловой. Сразу видно – работяга! Ты сюда работать приехал, у палача хлеб нелёгкий. Мы же всё понимаем! Кто выжить хочет, тому выбирать не приходится, может так случиться, что и в палачи при коммунистах пойдёшь. А эти уроды, они только языками трепать горазды. Сами куре голову свернуть не могут, если только не напугать их как следует!
      – И не напугали?!
      – А как напугаешь? Сам говоришь, в городе такие же сидят, как они. Рабочий комитет! Пришлют роту с пулемётами и положат всех в ров без разбору!
      – Так всё равно ведь помирать? – удивлялся Керн.
      Мужички качали головами.
      – Помирать тоже по-разному можно. Одно, скажем, дело: сижу я тут, а за мной приходят – пожалуйте, мол, в канцелярию, а потом в подвал и на тот свет. Судьба! Ничего не попишешь, ничего не сделаешь. Сила солому ломит! А совсем другое дело – скажем, мы бунт подняли, тут уж вы пришли и всех постреляли без разбору. Это значит, мы ещё и виноваты окажемся? Время сейчас такое, что если сам виноват, оно ещё хуже выходит. Сам себе срок сократил, значит, сам себе и пулю в башку вгоняешь. Нет, мы сопротивляться не будем. Крыша есть, еда есть… а на том свете не пойми ещё что предложат!
      Керн переписал их без лишнего труда. Так переписывают машины на стоянке или загнанных в стойло лошадей.
      – А об этих у вас какое мнение? – спросил его Лантанов, когда Керн вышел из седьмого блока.
      – Этим ещё пахать и пахать, – ответил Керн. – Нужно только придумать, как убедить их в этом.
      – Вот я и говорю, – обрадовался Юрий, – настоящий тягловой скот. Быдло! А туда же, лезут митинги устраивать… Мало я их плёткой! Мало!

      В отдельном крошечном флигеле, под номером одиннадцать, жило духовенство. Такового числилось по канцелярской ведомости восемь человек.
      Во флигеле не было туалета – духовенство ходило на двор, в деревянную будку. Заглянув во флигель, Керн обнаружил там две трёхъярусных «шконки» уже знакомой ему самодельной конструкции. На нижнем ярусе сидели сытые бородатые мужчины и играли в шашки. Под одной из шконок здесь тоже жили: там лежал на ватнике ничком бритоголовый человек в оранжевой рваной одежде.
      Керн, не вступая в лишние разговоры, деловито пересчитал обитателей флигеля.
      – Одного не хватает, – сказал он. – Куда восьмого девали, святые отцы?
      – Ахтырову третий месяц обедню служит, – сказал нараспев самый молодой из бородачей.
      – Твою мать, – проговорил дозорный, сопровождавший Керна, и закрыл дверь флигеля снаружи.
      Так и закончился визит Керна в одиннадцатый блок.
      Он хотел ещё посмотреть на подростковые блоки, но туда его не пустили. Эти блоки назывались «жилыми секторами» и имели свою нумерацию – номер один – для девочек, номер два – для спецконтингента, номер три – для мальчиков, номер четыре – штрафной. Тамара Фёдоровна сказала, что сама представит все необходимые данные по подростковой части, и заверила Керна, что подростки не представляют никакой опасности для режима коммуны.
      – С точки зрения трудового и идеологического воспитания, подростки – наш самый благодарный объект, – уверяла она Керна. – Мы даже обсуждали несколько раз, не доверить ли им часть контрольных функций. Например, в составе дозорного патруля подростку выдаётся ружьё. Он горд своим ружьём и готов выполнять приказы. Это суть небольшой военной игры, такой полезной для подростка, но она не должна быть слишком увлекательной: вся эта милитаризующая дисциплина вредно действует на творческую инициативу ребёнка. Как вы знаете, из трудовых коммун Макаренко не вышло ни писателей, ни поэтов, ни даже кинорежиссёров! А нам нужна новая педагогика, творческая. Но, с другой стороны, если человек не приспособлен к творческому труду, то творчески насиловать его совершенно ведь необязательно, его можно приспособить к разным другим функциям! Включая, конечно же, и функцию военную, правильно? Вот я думаю, товарищ Саша: что, если во время, свободное от ваших основных обязанностей, вы как бы выберете по моей рекомендации несколько молодых людей, которых можно обучить военному делу? Займётесь с ними разной дисциплиной, основами строя, обучите за своим и чужим оружием ухаживать? Это ведь было бы очень полезно! Когда Красная Зона победит, представляете, как будет красиво? Трубы, часовые, строй у флага. И среди всего этого – мои воспитанники, выходцы из трудовой коммуны «Кузня Горящих Сердец»! Правда, это прелесть?
      – Выглядит интересно, – дипломатично сказал Керн. – А вот что это у вас такое – спецконтингент?
      Тамара Фёдоровна помялась немного.
      – Не очень важно пока что, – сказала она наконец. – Это имеет отношение к гостиорам. Раз вы про них знаете, не будет большой беды, если я расскажу немного. Но только не расспрашивайте меня специально!
      Керн улыбнулся:
      – Я умею хранить секреты. Я же военный! Честное слово, я совершенно не стремлюсь проникнуть в ваши тайны. Даже не знаю, с помощью чего гостиоры собираются осуществлять своё тайное возмездие? Романтики ради, надо бы кинжалом!
      Тамара Фёдоровна вспыхнула.
      – По-вашему, Саша, я способна справиться с кинжалом?! Вы меня не за того человека принимаете, ей-богу! Нет, у нас всё гуманно. Специальный быстродействующий яд. Даже самые слабые женские руки смогут легко подсыпать или впрыснуть его… Ну ладно. Не будем об этом. В принципе, я не должна это рассказывать постороннему. Идите-ка лучше в душ, а там пора и обедать. Время за полдень, обед будет в два, а пропускать политинформацию перед обедом у нас, кстати, тоже не принято.

      В столовой перед обедом Керна поймал Кристаллов, отвёл в сторону.
      – Ну, как вам наш контингент?
      – Я вам сочувствую, – честно сказал Керн.
      – Теперь вы понимаете всю необходимость дисциплинарных мер?
      – Быть может, начать с мер экономического характера?
      – Мы и так крепко закрутили им гайку, – вздохнул товарищ Олег. – Отобрать у них можно только еду и топливо. Но тогда они скорее восстанут, чем согласятся работать. Это иждивенцы, принципиальные паразиты, привыкшие к тому, что общество им всё даёт. С подростками ещё хоть как-то можно работать, но вот взрослое население… Это готовый материал для куркулей, не более того!
      – Думаете, если перестрелять треть, остальные возьмутся за ум?
      – Треть – это много. Надо сперва выявить саботажников, пропагандистов. Начинать бить надо с них! Остальные – стадо, они пойдут за любым вожаком, от которого не пахнет хищным… Но для начала вы должны сбить нам это стадо в кучу!
      – Вы отводите мне роль овчарки?
      – Это не самая плохая роль на свете, не так ли? Овчарка возвращает в стадо заблудших, охраняет от волков, не даёт в обиду пастыря. Защищает его жизнь.
      – Добрый пастырь и сам полагает жизнь свою за овец своих, – заметил военинструктор.
      – Жидковаты мы для этого, – возразил Кристаллов. – А роль овчарки у вас получается прекрасно. Второй день подряд никаких провокаций, никаких выступлений и побегов. Вас боятся! Если б ещё не эта девица, удравшая прямо к куркулям с нашими планами под юбкой!..
      – О, как романтично! Шпионаж?!
      – Да нет, обычное упущение. Ваш новый приятель Юрка Лантанов разоткровенничался при ней в столовой. Она быстро поняла, что к чему, и не дала Юрке шансов испытать на ней своё новое изобретение.
      – Какое изобретение?!
      – А он не хвастался? Тогда неважно. Главное – она удрала, и теперь куркули будут относиться к нам, мягко говоря, с настороженностью. Ну и хрен с ними, пусть относятся, – с неожиданной злобой прибавил он. – Вот когда вы нас всех натаскаете как следует по людям стрелять – тогда мы от этой нечисти точно камня на камне не оставим. Пользуются, понимаешь, нашим добром! Этих мне как раз совсем не жалко… Пойдёмте, однако, в столовую, товарищ Керн. И не обижайтесь на овчарку. По нынешним временам это комплимент – быть овчаркой среди баранов, ослов, глухих тетерь! Или вы собак не любите? – прищурился на него товарищ Олег.
      – Скажем так: отношусь к ним нейтрально, – ответил Керн.
      – А раз нейтрально, так в чём проблема? Давайте за стол…
      Обед, как и говорила Тамара Фёдоровна, начался с политинформации. Выступал товарищ Марат – худощавый юноша, невзлюбивший Керна и брезговавший его обществом. Он поведал собравшимся, что в Парагвае идут революционные события, и что, хоть в Парагвае и нет пока что Красной Зоны, но, судя по всему, что-то похожее на Красную Зону там, несомненно, есть. После него взяла слово Тамара Фёдоровна и рассказала, что светлая идея Красной Зоны есть идея, несомненно, русская, так как только русский народ-богоносец мог взяться вернуть царство божие на земле, осеняя себя вместо крестного знамения светом красной звезды Марс. Связано это было с тем, что русские напрямую происходят от древней крито-индийской цивилизации.
      – Поэтому многие из нас и носят теперь русские имена, в знак принадлежности к старейшему и славнейшему из родов человеческих, не загрязнённому чуждой кровью – к роду Ноева сына Иафета, основателя микенской культуры, – завершила она своё выступление, полное скрытой страсти.
      Встав на возвышение в углу столовой, она, Юрий Лантанов и ещё один юноша, также воздерживавшийся от приёма Керна в администрацию коммуны на утреннем совещании, пропели торжественную песню на незнакомом военинструктору языке. Товарищ Олег, любезно наклонившись к уху Керна, пояснил, что этот торжественный гимн называется «Йогиня и Богиня», посвящён таинству рождения живой Вселенной и исполняется только на санскрите перед обедом во вторник.
      Молчаливые разносчицы, которых Керн теперь знал как обитательниц женского блока номер два, подали еду. Керн был переполнен тошнотворными мыслями и впечатлениями, есть ему не хотелось, но в конце концов молодость и аппетит взяли своё: военинструктор воздал должное и обеду из четырёх блюд, и горячему шоколаду, и «блюду от шефа» – салату из весенних травок с сыром и дарами моря, давно утраченным здесь, в Сибири, деликатесом.

---

(Четвёртая глава целиком не влезла; её окончание будет опубликовано в отдельной записи.)